Февраль

Февраль поплыл, как леденец.
Всё заблестело, заскользило,
в глазах от света засквозило –
и кажется: зиме конец.

Но это лишь десант весенний.
Так… репетиция, эскиз…
Похолодает в воскресенье.
А парк угрелся и раскис.

Сугробы всё плотней, всё ниже,
сосульки солнце жадно лижет,
и воздух, свежий и сырой,
как будто набран из колодца –
не дышится, а залпом пьется.
И пахнет мокрою корой.

Спешит старушка по аллее.
Весь институт ее лелеет!
Она – история. Она
объединяет времена.
Была женою Кузьмина –
второй. И первой – Кузнецова.
И рассказать всегда готова,
как в детстве видела Толстого,
и как отец ее был с Ге
почти на дружеской ноге.
Она бывала у Шагала,
Серебряковой помогала,
она любила Бурлюка… 
Так пусть работает пока –
хотя бы даже понарошку!

Зачем она сошла с дорожки?!
Под нею провалился наст.
Там не пройти сейчас и кошке!
Дрожат реликтовые ножки.
О, кто же руку ей подаст?

Она глядит на снег со страхом:
он сверху тверд, как мокрый сахар,
а снизу – как арбуз гнилой.
Декан – красавец пожилой –
спешит на помощь к ней галантно.

Покуда юные таланты,
изрядно удлиняя путь,
стремятся лужу обогнуть –
он прямо по воде ступает.

И кажется, что снег горит,
и радость в воздухе парит –
такая, Господи, такая!
Душа…О, нет, не улетает…
Ей хорошо внутри, в тепле.
И все чуть-чуть навеселе.

И с кем-то хочется делиться
блаженной нежностью своей,
и у очнувшихся ветвей
с надеждой пульс считают птицы.

И ветерок несет с реки
возни ребячьей отголоски,
и всё друг другу дарит блестки
и посылает огоньки…

Завхоз глядит из-под руки.

На снег, на дворника орет:
«Развел такие Гималаи!»
Потоп великий обещает
и небывалый гололед.

Вдали бренчат трамваи бодро,
гремят этюдники по бедрам,
пестреют розы на платках,
играет солнце на очках.

Взмывая завитками ввысь,
над снегом легкий пар блуждает,
как будто медленно решает:
улечься или вознестись.

А перед входом в институт
растет асфальтовый лоскут,
и ощущение так остро!
Как будто выбрался на остров,
ступил – и понял, что спасен.

И девочки со всех сторон
в темно-оранжевое зданье
спешат, как будто на свиданье,
и дверью хлопают входной.
И нет дурнушки ни одной!

На клумбе гибнет изваянье
в изящном стиле Модильяни.
Усердье проявив и вкус,
его построил третий курс.
Шедевр три раза подновляли,
но этот дивный день едва ли
красавица переживет.
Она всю зиму здесь лежала –
и вот стекает с пьедестала.
Нерасторопный дух ее
над тающим витает телом.
И на снегу слепяще-белом
огни несметные, лучась,
фехтуют. Кажется, сейчас
сиянье это вверх метнется,
и что-то новое начнется,
и кажется, что первый раз
увидел небо голубое!
А у обочин слой за слоем
всплывает акварельно грязь.

Воркуют двое на крыльце.
Бликуют на ее лице
надежда, радость и тревога.
Она по виду недотрога,
и он, похоже, не нахал…
Но, господи, какой накал!
И как барьер последний шаток!
Не простудились бы без шапок
и в незастегнутых пальто!
Он шепчет ей известно что…
Не поженились бы случайно!

У парка вид почти венчальный.
И с криками «вранье! вранье!»
взлетает тучей воронье.

Аудитория… Ступени…
До пола окна. Тишина.
Натурщица на возвышенье.
Раскинув толстые колени,
о жизни думает она
на фоне выгоревших тканей
и пыльных гипсовых голов.
Профессор скучен и суров.

Плоды студенческих исканий,
Все эти выверты и пятна
по-своему вполне занятны…
Он их приветствовать готов!
Ему истраченных холстов
и красок, в общем-то, не жалко –
он сам учился год у Фалька!
С одним не может он смириться:
четвертый час сидит девица!
Гогеновские губы, нос!
Пучок нечесаных волос!
И вся – из дрожжевого теста,
которому под кожей тесно!
А для какой, скажите, блажи,
раз на нее не смотрят даже?!
Вот так бы написать ее, 
как есть! И буркнув: «Дурачье…» –
он отбывает с видом постным.
За окнами снега и сосны.

Дождавшись честно перерыва,
доброжелательно-сонлива,
пока студенты курят где-то,
натура бродит меж мольбертов,
небрежно запахнув халат,
среди своих изображений
(скорее, впрочем, искажений…)
и хвалит, хвалит всё подряд.

Она подкована уже,
Пикассо знает и Леже,
и то, что реализм не в моде.
Она чуть-чуть назад отходит
и вдохновенно щурит глаз:
«Вот здесь я лучше удалась…
А что… по-моему, похоже!
Но только в жизни я моложе…» – 
мычит раздумчиво она.

И все кивают ей согласно.
Тем более, что жизнь прекрасна
и дышит в форточку весна.

2005