Девятнадцатый век кружевной…

Девятнадцатый век кружевной.
Детский праздник. Шопен за стеной.
Колокольчик звенит в коридоре.
Наконец-то компания в сборе.
Кроме Вари, конечно. И Бори…
Но об этом не стоит сейчас.
Оба умерли в марте от кори –
даже доктор Покровский не спас.
Но сегодня не будем об этом.

На столе пироги и конфеты,
упирается солнце в букет,
отражает наряды паркет.
Как похожи на ангелов дети!
Эти пальчики, плечики эти…
И ведут себя ангельски-чинно –
не хватает лишь крыльев на спинах.
Столько важности в их разговоре:
«Варя – точно в раю! А вот Боря…
Он своей гувернантке грубил!
Он Наташину куклу разбил!
Взял – и палкой нарочно ударил!»

Но сегодня о Боре, и Варе,
и о кукле разбитой – не надо.
Пахнет розами и шоколадом.
Над столом проплывает поднос.
«Как Серёженька за год подрос!»
«Именинница – певчая птичка!
Что за локоны, что за реснички!
Только надо поправить ей бант».
«Как танцует кухаркина Женя!
Сколько грации в каждом движеньи!
У неё, безусловно, талант.
Право, это растёт балерина».
«Что-то Петя моргает невинно…»
«Это очень печальный сигнал:
несомненно, он что-то сломал!»

Глазки светятся, бьются сердечки.
Тень каштана на кафельной печке.

Девятнадцатый век кружевной.
Пахнет совестью. Пахнет виной.
Он побудет ещё. Он – продлится.
Может, даже слегка засидится.
И закончится страшной войной.

А потом… И тюрьма, и сума.
И чужбина, и срам, и разруха.
Кто из этих девчушек – старуха,
та, что будет ходить по домам?

Вверх и вниз. Вверх и вниз по ступеням
с несходящей улыбкой терпенья.
Оббивать за порогом порог,
отбывать за уроком урок.
Выплывая на миг из дремоты,
тыкать пальцем в трухлявые ноты,
по которым училась сама.

Будет угол за шкафом снимать
у кухаркиной Жени в подвале,
зябко ёжиться в штопаной шали.
И варить себе суп овощной
в настороженной кухне ночной.
И, от каждого скрипа бледнея,
мыть над миской облупленной шею.
Тараканов бояться, мышей,
и собак, и соседских мужей,
привидений, скулящих в сортире…

В этой, хором храпящей квартире,
в этом мире – остаться одной,
с черепашьей пугливой спиной
и болотной печалью во взгляде!

Бога ради!
За что ей, за что
семенить в этом чёрном пальто,
в чёрствой шляпке с увядшим цветком
вверх и вниз по бульвару пешком?!
В полотняном столетнем портфеле –
«Бах», которого мыши подъели,
рваный «Черни», гнилой «Диабелли».
Пуще ада боясь богадельни –
каждый день, каждый час воевать,
за скрипучую эту кровать,
за яйцо, за стакан молока…

Только это – потом. А пока –
убывает на блюде черешня.
Вечереет легко и неспешно.
Барабанит медведь заводной
и баском нехорошим смеётся.
Может, как-нибудь всё обойдётся?

Девятнадцатый век кружевной.
Пахнет оперой, пахнет весной,
пахнет радостью, пахнет духами,
пахнет книгами, пахнет стихами,
чьим-то равенством, чьей-то свободой,
и мышами – от чёрного хода,
и немного – прокисшими щами,
из шкафов – дорогими вещами,
табаком из нарядной гостиной
и прокравшейся в дом скарлатиной.

2009 г.